Бронелетчики. Кровь на снегу - Страница 45

И русский доктор такой мрачный, у него холодные, безжалостные глаза… Глаза настоящего садиста и убийцы. Ему, наверное, человека прирезать – что муху прихлопнуть. Не дрогнет ни единый мускул на лице. И при этом доктор еще улыбается, смотрит приветливо, ласково, а сам тем временем сноровисто ножи свои проверяет, достаточно ли острые…

Лицо Вяйне Пасонена сделалось совсем белым, губы мелко затряслись, а лоб покрылся липким холодным потом. Он не мог оторвать взгляда от блестящих инструментов на столе и находился, кажется, уже на грани обморока…

Леонид Лепс заметил состояние «пациента» и широко улыбнулся, потом достал из саквояжа большие ножницы. Не спеша пощелкал ими, проверяя, насколько они свободно ходят, и положил на самом видном месте. А затем вынул большую хирургическую пилу. Поднес поближе к свету, как бы осматривая зубья, потрогал большим пальцем и удовлетворенно кивнул – нормально, острые.

При виде пилы Вяйне дернулся всем телом, пытаясь бежать вместе со стулом, но старлей Овсянников, стоявший позади него, тут же схватил за плечи и усадил на место. Он уже понял замысел Лепса и стал активно ему подыгрывать:

– Сиди и не рыпайся, – зло прошипел Овсянников в ухо бедному радисту, – все равно, гад, никуда не денешься. А вы, товарищ капитан, не беспокойтесь, делайте спокойно свое дело, я этого пацаненка подержу…

Овсянников сжал захватом шею Пасонена, чтобы тот не мог даже шевелиться, Вяйне захрипел и выпучил глаза. Казалось, еще мгновение, и он отключится. Лепс поднял повыше хирургическую пилу и приблизился к пленнику, как бы прикидывая, что бы ему отрезать в первую очередь. Обошел вокруг и деловито произнес:

– Ну что ж, приступим, пожалуй, чего время тянуть. Принесите мне какую-нибудь простынь или пару полотенец, а то, боюсь, крови много будет, запачкаюсь. И воды – чтобы в чувство нашего друга приводить…

– Нет! – крикнул по-русски Вяйне. – Не надо, я все скажу!

Он уставился белыми от страха глазами на пилу в руках капитана Лепса.

– Уберите это, пожалуйста…

– Хорошо, – тут же вмешался майор Злобин, до того, казалось, совершенно безучастно наблюдавший за всем происходящим, – пилу мы уберем. Если вы согласитесь правдиво ответить на все наши вопросы…

Вяйне быстро закивал – да-да, соглашусь.

– Но если вы будете врать… – угрожающе произнес Леонид Лепс, поигрывая пилой.

– Нет-нет, – затряс головой Вяйне, – не буду. Я всё скажу, честное слово…

– Товарищ старший лейтенант, отпустите пленного, – с напускной строгостью приказал Овсянникову майор Злобин. – А вы, доктор, отойдите от него. Не время еще…

Командир разведчиков немедленно ослабил захват, выпрямился и встал позади пленного, как бы говоря: «Я здесь, за тобой, и если ты вздумаешь хоть раз дернуться или даже громко чихнешь…» Леонид Лепс с видимой неохотой вернулся к столу и опустился на скрипучий стул. Но зубастую пилу не убрал – продолжал держать в руках, любуясь ее красотой и блеском.

Вяйне тяжело сглотнул слюну и попросил воды. Овсянников поднес к его трясущимся губам фляжку. Радист сделал глоток, сморщился и закашлялся:

– Водка!

– Конечно, – пожал плечами Овсянников, – что же еще! Не воду же нам, русским, пить… Самый наш напиток!

И весело засмеялся – славно пошутил! Финн кисло улыбнулся и приложился к фляжке – глотнуть для бодрости.

Дальше разговор пошел легко и непринужденно: майор Злобин задавал вопросы, а Вяйне – отвечал. Как выяснилось, он довольно хорошо говорил по-русски, почти без акцента. Что, впрочем, было неудивительно: его мать, урожденная Татьяна Одинцова, сбежала в 1918 году из революционного Петрограда в Финляндию и поселилась у друзей в Хельсинки. Через несколько лет вышла замуж за финского инженера и родила ему сына. А три месяца назад юного Вяйне Пасонена, студента университета, неожиданно призвали в армию. Раз хорошо говоришь по-русски, то послужи защите своего Отечества от страшных большевиков…

К несчастью, тот, кто принимал такое решение, не знал, что рядовой Пасонен панически боится врачей, и особенно – хирургов. В раннем детстве ему пришлось перенести довольно сложную и болезненную операцию – повторно сломали неправильно сросшиеся кости на левой руке, следствие детской шалости – грохнулся с дерева, – и мальчик навсегда запомнил холодный, мертвый блеск хирургических инструментов.

С тех пор он старался избегать врачей, предпочитая терпеть боль, но не обращаться к ним за помощью. Лишь бы не видеть снова эти ужасные металлические штуки! К счастью, здоровье у Вяйне было отменное, и с докторами он встречался крайне редко. А хирургические операции вообще больше ему не потребовались…

Но вот он снова увидел хирургические инструменты, и детские ужасы всплыли в памяти. И полностью парализовали его волю…

Через полчаса допрос был закончен – Злобин узнал все, что хотел. Как он и думал, финны планировали обойти 305-й полк с тыла, отрезать от основных сил 44-й дивизии и зажать на узкой рокаде у селения Пюнямя. Единственным способом избежать этого было самим перекрыть опасный участок и поставить надежный заслон. А лучше – разбить финский батальон до того, как он пойдет в поход. Напасть неожиданно, разгромить, разогнать ополченцев по лесам и, таким образом, обезопасить свои тылы, а также правый фланг 44-й дивизии.

И пусть у финнов имелось некоторое численное преимущество (батальон против двух красноармейских рот), но внезапная и решительная атака могла свести его на нет. Ополченцы ведь не ждут нападения, они уверены, что русские не полезут по узкой лесной дороге. Да и вообще чувствуют себя в полной безопасности – ведь селение Пюнямя затерялось в густых чащобах, путь к нему труден и извилист, а на подходах дежурили бдительные дозорные…